Вчерашние щи

Повод быть счастливымОтказаться от старой и принять новую жизнь – трудно. После ухода жены время для дирижера Заволинского остановилось. Спасение нашлось в алкоголе, а что дальше? Призрак оперы Полина всегда спускалась в подвал с внутренней тревогой и каким-то дурацким страхом. Здесь, в здании областной консерватории, во время второй мировой войны располагался госпиталь, а в подвале – морг. Ходили слухи, что здесь водятся привидения. То там, то сям мелькнет тень, вдруг упадет старая списанная тяжеленная арфа или дверь откроется сама по себе. Жуть! Дирижер Заволинский, как обычно, спал в той части подвала, где находился архив. Он облюбовал старый кожаный диван и, несмотря на намеки проректора, отсыпался на нем в тишине и покое. Ни одно привидение не приблизилось бы к нему из-за едкого перегара. Ректор, конечно, знал о тайном лежбище, но не обнаруживал этого перед подчиненными. Во-первых, что это за ректор, позволяющий пьяным дирижерам спать в архиве? Надо принимать меры… А во-вторых, глава консерватории знал, что Заволинский – талант, и талант настоящий, в отличие от многих во вверенном ему заведении. Поэтому прощал и молчал. Но с глазу на глаз без особой злобы журил Заволинского и, чуть приобняв его, замечал: – Женя, отпусти ситуацию, давно пора отпустить, что ты в самом деле, как маленький? Прекращай так пить. Ты не мальчик уже, подумай о здоровье. Я тебя прошу, я тебя умоляю, Женя! Заволинский в свою очередь обещал: – Юра, я тебя подводил когда-нибудь? Нет? Ну а что тогда ты мне тут устраиваешь сеанс психоанализа? Я разберусь, Юра, сам разберусь, ты не беспокойся, я свое дело знаю. Все будет, все будет. “Как был со студенческих лет самоуверенным павианом, так и остался… Да и черт с ним”, – почему-то мысленно раздражался Юрий Семенович. Не то завидуя таланту однокашника, коим сам не обладал, не то боясь, что когда-нибудь тот все же сорвет ответственный концерт из-за своего пьянства. “Я в форме” – Евгений Семенович! Просыпайтесь, через два часа концерт, вы же знаете, губернатор будет, из министерства культуры представитель приехал... – Катька, что ль, ваш представитель? Да она альт от контрабаса не отличит, тоже мне, министр культуры... – Из федерального министерства, а не из областного, Евгений Семенович. Из федерального! Заволинский сел и смерил Полину на удивление незамутненным взором: – Я в форме. Сейчас, Полечка, все будет... Московских чиновников злить нельзя, они Юрке денег обещали на реставрацию органа. Сейчас… Сделайте мне чайку как всегда, не трудно вам? – Нет, конечно, вы, главное, приходите в себя, поднимайтесь наверх. Я все сделаю. Вот выпейте пока аспирина. “И что она, молодая, красивая, возится со мной?” – мимоходом подумал постепенно приходящий в себя дирижер. Заволинского в консерватории любили. Потому что человек он был не подлый, не жадный и не злой, а главное, он был очень талантлив. Если бы не его жена Иветта Романовна, он бы давно уже дирижировал как минимум в столице. Иветта Романовна работала в областном министерстве культуры первым замом министра. Ни о какой столичной жизни она думать не хотела. Там она никто, а здесь – второй человек после министра. Личная драма Заволинский любил жену безумно. С годами его любовь не скисла и не сменилась привычкой. Он видел в своей сорокасемилетней жене все ту же двадцатилетнюю красавицу, в которую влюбился сразу, окончательно и бесповоротно. На всю жизнь. Она и осталась красавицей: стройная, стильная, всегда с маникюром и красиво уложенными волосами, спокойная и уверенная в себе, позволяющая мужу себя любить. Год назад Иветта Романовна ушла от Заволинского к какому-то судостроительному магнату. Последнее время Иветта искала себе более выгодную партию. Заволинский догадывался, страдал, но молчал, думал, обойдется. А она нашла. Нашла… и ушла. С богом! Через сорок минут в кабинете ректора сидел чисто выбритый мужчина около пятидесяти, в черном фраке и кипенно-белой рубашке. Усталый взгляд оттеняли небольшие мешки под глазами. В этом человеке чувствовались порода и стать. Он был похож на артиста Вячеслава Тихонова. Перед ним стояла почти пустая бутылка “Боржоми” и недопитая чашка с чаем из трав. – Ну, Женя, с богом! – ректор и дирижер вышли из кабинета. Заволинский повернулся к оркестру и сделал все так, как умел только он – блестяще. Единственное, что он любил так же сильно, как Иветту – работу. Жена предала, а работа нет. Она держала его на плаву, не давала скатиться туда, откуда нет возврата. Она помогала ему открывать глаза каждое утро, бриться, есть, смотреть телевизор. Она каждый день выволакивала его из дома и заставляла быть нужным, незаменимым. Вот и сейчас он видел и понимал, что все удалось, премьера состоялась, а значит – жизнь продолжается. На банкет не остался, пить он не хотел, делать вид, что все хорошо – тоже. Ужин Дирижер тихонечко переоделся, выскользнул из здания и сел в свою машину. Стал прогревать. В окнах консерватории горел свет, там праздновали успешный концерт, его успех в том числе. Дома – тоска. Хотел тронуться, но увидел, что из дверей выходит Полина – стройная, молодая, красивая и грустная. На улице мороз. – Полина, садитесь, холодно. Куда вас отвезти? Увидев Заволинского, она как будто обрадовалась и бегом запрыгнула в машину: – Вы ушли… Почему? – Полина была рада встрече, смущалась и не смотрела ему в глаза. – Покоя хочу, есть хочу, а там… там суета. Куда едем? – А чего бы вы хотели поесть? Заволинский удивился, но ответил не задумываясь: – Щей, вчерашних. – Это, конечно, смешно, может быть, но я вчера варила щи. Хотите, давайте вместе поедим… поужинаем, – она волновалась и Заволинский это видел. Рядом с ней он чувствовал себя спокойно, давняя боль становилась тише. Хотелось обнять ее и уткнуться в ее волосы и сидеть так долго-долго. – Может быть, у вас еще и сало к щам есть? – нарочито серьезно спросил дирижер. – Есть, – наконец-то улыбнулась девушка. – Раз есть, значит надо есть, – он завел двигатель и поехал к дому Полины.